Древние. Заставшие в ледяных водах озера. Вечно молодые лица учеников Слизерина, тенями меняются поколения, истираются фамилии на титульных страницах учебников, история повторяется виток за витком, распределяя роли по привычке. Утробно разносится музыка по извилистым подземельям, устрашая, предупреждая, змеиное племя сегодня празднует, тугие барабанные ритмы, Фоули оглаживает рукой натянутую кожу. За светским лоском, словно тайная запись на просвет, проступает звериное нутро. Перетекают изящные девичьи пальцы, обвивают шею или тонкий стан, горят холодным огнем пустые глазницы, архаичный танец не остановить. И было в этом что-то дикое, полное опьяняющей свободы в мире из строгих правил и уловок, Персефона дышит чаще, затаив улыбку. Двигаются по стенам тени, и взгляды из темноты не скромно ласкают, едва уловимо касаясь узких щиколоток, округлых коленей, что мелькнули под закружившимся подолом. Как пошло танцевать босиком! Легкая поступь на носочках следом за каждым шагом Забини, почти не касаясь холодного пола, вменяя юноше право и власть вести в этом танце. И даже среди равных они выделялись, горделивые, амбициозные, хищные, двигались синхронно, благодаря многолетней дружбе, смотрели врозь, но лишь миг и, натянутые струны, вместе созерцают Булстроуд. – Это будет больно. – О нездоровой привязанности друга Паркинсон старалась не говорить, молчаливо разглядывая, то взгляды полные неуемной страсти, то отреченность на грани с равнодушием. Слова теряются в общем шуме вечера. И все же Блейз вновь смотрит в глаза, силится побороть собственную импульсивность. Чародейка не смеет отвести взора, вычитывая в застывшем янтаре горечь и усталость, отзываясь чутко болью на чужую боль. – Но ты обязан это сделать, - обязан себе самому, обязан Паркинсон, ведь девушке однажды удалось усмирить пылкое сердце, отдать кусок мяса под контроль трезвому уму. И как хотелось Персефоне оградить Забини от этой тяжкой пытки, исцелить раненную душу, зная о непомерной цене за детскую влюбленность, помня сколько унижения, изломанной гордости и принципов останется в итоге.
– Это еще не поздравления? Ради меня нарушают правила, сбегают из лазарета и так замечательно кружат в танце. И все это делает непревзойдённый Блейз Забини. Разве вечер может быть лучше? – Персефона смотрит лукаво на однокурсника, откликаясь улыбкой на улыбку, оставляя разговор до лучших времен и тихой обстановки, лишь пальцами невесомо скользит по шеи выше, к загривку. Под прикосновениями волшебницы колдовской узор, символы минувших времен, будто они могли вытравить светлый образ Булстроуд из мыслей друга. – Надеюсь, твой подарок будет волнительным? – Склонившись ближе, почти коснувшись щеки Забини, острая шпилька шепотом, в ответ мягкое объятие, провокация, почти объявление войны. Слизеринец прекрасно знал, что его нежность вечно лезла под кожу, легко просачиваясь сквозь искусно возведенную защиту. – На меньшее я не согласна. – За ослепительной улыбкой скрылась душевная смута, Персефона уже заметила вошедших, с трудом разбираясь в собственных иссушенных желаниях. В детстве каждая девочка мечтает о прекрасном принце, о замке и немного о пони, юная Паркинсон не была исключением, обнаружив своего принца на первом же курсе. Именитый, светловолосый и ясноглазый, острый на язык и с чувством собственного достоинства. Как же неистово хотелось идти с Ним под руку, танцевать и счастливо улыбаться рядом с Ним и, конечно же, обрести советника, друга в безжалостных аристократичных игрищах. Староста Слизерина тушит взгляд где-то на груди Забини, рассматривая белоснежную рубашку, оглаживая пиджак по плечу. Блейз был неизменно идеален, даже несмотря на отдых в лазарете, последний взгляд в глаза спутнику, ища поддержки или утешения. Где взять столько сил, чтобы удержаться на шахматной доске?
Ведьма идет босиком, и тени тянутся по ее лицу, выхватывая средневековые истории о сожженных, напоминая о чистоте магической крови. Сошедшая с картин маслом темная королева безымянного королевства, и было в каждом движение что-то тягучее, острое. Персефона смотрит голодно до власти, расправляет плечи, позволяя ученикам рассматривать облик, выбелив тело ядом чужих обид. Горделивый профиль, плотно сжатые губы, Паркинсон останавливается в паре шагов от новоприбывших, с благосклонностью взглянув на Малфоя-младшего. Если не хотелось поздравлять, то хотя бы не портил бы праздник? – Мистер Руквуд. Драко. – Магичка коротко приветствует профессора, протягивает однокурснику руку ладонью вниз, благодаря чему, конечно, девушку будет легко взять за хрупкие пальцы, но отчего-то это действие было так похоже на когтистое прикосновение Августуса, на принесение присяги, на призыв вспомнить свое место. За спиной Паркинсон целый факультет, жадно вглядывающийся в происходящее, и по правую руку извечно пустующее место. До седьмого курса школьная политика сводилась к поблажкам в учебе, ночным прогулкам или любовным треугольникам, теперь же от каждого слова веяло опасностью, густым ароматом погони. Пожиратели резко повысили ставки, оставляя подростков один на один с собственными страстями. И если Пэнси не встанет во главе факультета, если испугается или притворится слабой девчонкой, то кто станет вести переговоры с Руквудом? С остальными преподавателями? Чародейка каждый раз ждет, но не дожидается, почти без разочарования забирает отвергнутую руку, Драко предпочитал быть сам по себе, против всего мира, отрицая всякую помощь. И к чему это приведет? Волшебница могла бы замолвить слово, постараться уговорить декана повременить с решением, но юноша был глух к игре в полутона. Внимательный взгляд на преподавателя, стараясь прочесть роковую причину смещения Малфоя. Пожиратель ничего не сделает ради чужой радости, чародейка была уверена, в этом обязательно должна быть выгода. И хочется думать, что Драко лишь окончательно достал и без того уставшего профессора. – Память не самая сильная сторона мистера Малфоя, я прослежу. – Конечно, колкость о собственном празднике, цинично игнорируя возмущение однокурсника, всматриваясь в лицо декана, смакуя доверительный тон. Разгадать этот норов, - Августус страшен и жесток, - будет восхитительно сладко, азарт разгоняет кровь по жилам, заставляя осторожничать, вглядываться во тьму увлеченно, общение с деканом заставляло постоянно мыслить. У Персефоны было не так много учителей, чтобы чувствовать себя уверенно с Руквудом, но Паркинсон было не отнять наглости и умения смотреть далеко вперед, впитывая каждое слово до последней капли. – Как учтиво с Вашей стороны позаботиться о моем благополучии. – За формальными словами всегда кроется куда больше смысла, чем думается обывателю. Паркинсон оценила благосклонность, о которой так просила, Руквуд имел полное право разогнать учеников по постелям, отчитать прилюдно, поставить в вину и промахи Драко, но отчего-то наградил своим расположением. – Я все сделаю. – Чародейка коротко кивает, но речь же идет всего лишь о подборе кандидата? Однокурсник пылит где-то рядом, обнажая палочку. И если теперь на Слизерине новый декан, с которым девушка нашла общий язык, то зачем держать подле себя Малфоя-младшего? Пусть бежит жаловаться отцу или Снейпу. – Кто ты, Драко? – Персефона откликается не громко, с трудом оторвавшись от созерцания Руквуда и переведя взгляд зеленых глаз на юношу. Размахивают палочкой при первом удобном и не удобном случае только слабаки, если обнажил оружие, то будь готов им воспользоваться. – Ты всего лишь тень твоего отца. Скажи, мистер Малфой будет рад узнать, что ты даже на посте старосты самостоятельно не смог удержаться? – Драко больше не был особенным, стараниями ли Забини, но перед магичкой стоял всего лишь мальчишка с громкой фамилией и отцом в попечительском совете. Осадить слизеринского принца нужно было давно, но и бросить этот вопрос на самотек, на решение декану, Персефона не имела права. Ведь пакт был заключен. Паркинсон не пасует перед выставленной палочкой и взмыленной яростью, вооруженная лишь собственными знаниями и парой острых заколок в волосах.
