Едва колышутся кусты под натиском порывистого ветра, скорбными фигурами застыли голые деревья, тянутся узловатые тонкие пальцы сквозь метель, тьма и снег погребают задний двор, открывая усталому взору чуждый мир, стираются границы знакомого. В прихотливой игре света и тени охотятся потусторонние существа, смотрят своими безликими маслянистыми глазами сквозь заледеневшее окно, почти магическая дверь, портал. Морозное стекло холодит щеку, лоб. Шарлотта с потаенным азартом вглядывалась в чудовищ на заднем дворе, покачивала тонкой ногой, устроившись на краю кухонной тумбы, сосредоточение хаоса и чувства в нежном изгибе спины. В доме тихо, темно и тепло, но нет больше мира. Блестит цепочка в руках, течет серебряная нить по девичьим пальцам злым ритуалом, воскрешая события недельной давности. Если это еще не война, то почему так страшно и больно? Стук в дверь на грани воспоминаний заставляет вздрогнуть и не званные гости призраками топчутся на пороге, Шарлотта зябко куталась в вязанную кофту, впуская в дом шумную компанию во главе с Джеймсом и охапкой снега, занесенного порывом студеного зимнего ветра. Морозный воздух пахнет свежестью, хвоей и пряностями, корицей, тимьяном. Светлый семейный праздник и гостиная полнится веселыми голосами, детским смехом, ароматом принесенных лакомств, художница радушно улыбается, хоть и кривит душой, с сожалением поглядывая на недочитанную книгу. Рождество было безвозвратно упущено со смертью тети, что устраивала светские приемы, неизменно заканчивающиеся философскими дебатами на кухне под хорошее вино. Подруги ведут под руки на второй этаж, почти требуют предстать в надлежащем виде, на первом этаже кутерьма, мужчина ругается громко в попытке включить свет на кухне. Платье, туфли, наспех собранная прическа и лишь на пару мгновений присесть у туалетного столика, оглаживая тихим взором линию шеи, шнурок удавкой уходящий под ткань и неизменно встретиться взглядом с серыми глазами в отражении. Если явилась сюда не чума, почему же так пахнет горем?

- Чарли, - расположившись по гостиной уже давно за полночь, плененные горячительными напитками и откровенными разговорами, гости обратили своё внимание на отца троих детей. Шарлотта отвлеклась от колкостей Никки, переводя взгляд светлых глаз на виновника воцарившегося молчания, позволяя вытянуть себя из уютного объятия диванных подушек. К чему эти перемещения? – Мы знакомы уже год. И стоит ли скрывать, ты стала для меня спасением. – Пальцы не выпутать из плена мужской руки, Шарлотта еще улыбалась, но тревожно оглядывается на собравшихся друзей. – Я давно хотел тебя спросить, ты выйдешь за меня? - Художница судорожно перебирала в голове молитвы, кои могли вернуть неприятный разговор в дружеское русло, свести к сердечным благодарностям неуместное предложение. Красуется кольцо в отблеске полыхающего камина. Слова, словно раскаленный клинок, мягко входят в грудину, выжигают нутро, пересыхает во рту от возмущения или гнева, от негодования и удивления. Шарлотта уже не дергается, лишь смотрит в лицо мужчины, старается осознать произошедшее. Джеймс улыбается, смеется неуверенно, стараясь унять неловкое молчание шуткой, оправдаться в глазах общих знакомых. – Джей, это так неожиданно, - голос словно чужой, из сна, почти механический, и пальцы все же пытаются вырваться из сильной хватки, бьётся женская ладонь плененной птицей. Замерзшее стекло унимает жар воспоминаний, Лотти закрывает глаза, болезненно переживая. Это было идеальное предложение, как и весь Джеймс. В кругу общих друзей, что следили затаив дыхание, готовы были броситься поздравлять слезно, разделить радость единения влюбленных сердец. Праздничная атмосфера и красивое платье, приглушенное мерцание гирлянд и недопитый бокал белого вина, что стоял на столике у дивана. И даже грусть потери близкого человека отошла на второй план. Но почему от этого предложения было так горько? Так неловко от впившихся в затылок выжидающих взглядов. – И ты мне бесконечно дорог. – Любая мечтала бы оказаться на её месте, ситуация словно с подарочной открытки, обещает «долго и счастливо» после титров, но Шарлотта безуспешно ищет причину своего расстройства. Разве не об этом мечтала? – Мне нужно подумать. – Девчонка отступает, делает один робкий шаг назад, второй, чтобы поспешно скрыться в темноте кухни, облокотиться спиной о стену в попытке спрятаться от происходящего, в попытке надышаться, словно после долго бега. Может и правда стоит убежать?

Оглядываясь назад, Шарлотта корила себя за сдержанность, до сих пор чувствуя запах мужского одеколона, что вывел из состояния оцепенения, заставляя открыть глаза и оказаться лицом к лицу с потенциальным женихом. В полумраке кухни, в отблеске желтого света из гостиной, Джеймс упирался рукой по одну сторону, смотрел с укором, со злобой и невыразимой любовью. Как порой сложно засунуть кровоточащее сердце обратно под ребра, обыденно натянуть футболку поверх. – Подумать? – Вопрос наполненный горечью, и грудь вздымается от учащенного дыхания, словно у раненного зверя. Полгода быть подле, потакать каждой прихоти, цепенеть от случайного нежного прикосновения, проявления заботы, бегать щенком по пятам, чтобы увидеть ускользающую спину, локон светлых волос миражем потонувшем в глубине дома? – Шарлотт, - мужская ладонь неровно легла на талию, отрезая единственный путь к свободе, обрекая на муку выяснения и без того сложных взаимоотношений. – Кто бы это не был, он того не стоит... – Скомканное начало, художница напрягается, вглядываясь в темноте в настырные карие глаза, что следили неусыпно, неустанно. Лотти готова была поклясться, что все было изначально спланировано, вплоть до цвета пресловутой футболки на его груди. Мужской взгляд уходит в сторону в размышлениях, собираясь с мыслями и силами. – Я могу сейчас тебя поцеловать. И никто меня не остановит. – Было в Джеймсе что-то темное, увлеченный страстью и жаждой обладания, мужчина не видел преград, почти готовый взять девчонку силой здесь же на кухонном столе, сломить строптивое сопротивление. Со временем осознает свое счастье, забудь прошлое. – Он меня не остановит. Пойми, его здесь просто нет. – Лотти инстинктивно выставляет руки, упирается ладонями в мужскую грудь, если не отодвигая, то не позволяя резко приблизиться. В словах скрывалась угроза, перепачканная желанием и одиночеством, почти просьба и упрек, болезненный удар по самолюбию, по уверенности в скомканных отношениях, что тянулись красной нитью через всю сознательную жизнь. – Это мои дети тебя боготворят. А его семье ты представлена? В гостиной сидят наши с тобой друзья, которые с радостью ждут нашего обручения. Его друзья знают, что ты его женщина?! – Слова обретают громкость и силу, копится злость и непонимание, выливаясь в несдержанный удар ладонью по стене совсем рядом, Джеймс кипит, не в силах сдержать раздражение, всматриваясь в кристально чистые голубые глаза напротив. Лотти не дрожит, не сбегает, не плачет, лишь упрямо смотрит снизу вверх, но власти в этой девчонке много больше внешнего. Шарлотта боялась двинуться, чтобы не стало еще больнее. Боялась ответить , защититься, чтобы по неосторожности не раскрыть единственное имя, чужую тайну. Удары, нанесенные вслепую, били так точно, обрывая всякую надежду на будущее. – Неужели тебе не надоело просыпаться одной? Не хочется, чтобы о тебе заботились? – Джеймс устало склонился, шепчет тихо, не в силах совладать с соблазном уткнуться в пшеничные локоны, вдохнуть женский запах, что щекочет память ароматом чего-то родного, далекого. – Тебе даже свет на кухне некому починить. – Горькая усмешка, не в целях оскорбить, но выдавая уязвленную гордость. Весь дом был пропитан хаотичной женской натурой, увлеченная миром и жизнью художница откровенно не помнила о не прибитой полке в прихожей или смазывание дверных петель. Шарлотта отводит взгляд, смотрит невидяще куда-то за грань этого мира, погружается в себя, словно в ласковое озеро, ныряет в зеркальную гладь.

Двенадцать лет пролетели так быстро, упоительно незаметно. Словно бусины жемчуга Лотти нанизывала воспоминания о господине хозяина ада на иглу внимания, перебирала перламутровые нити в низменном желание пресытиться, оставить в прошлом, найти изъян. Разве люди обязаны подставляться, спасая чужие жизни? Копы должны, это их работа, - тихо шепчет тревога, свернувшаяся у порога, ластится под руку своевременно. Неужели за каждым не легким спасением стоял только долг? Господин хозяин ада просто выполнял свои прямые обязанности. Броситься в огонь будь там ты или любая другая испуганная девчонка. Будет искать до последнего без вести пропавшую потому, что Элвин Майер хороший человек и ответственный сотрудник. И умопомрачительный секс всего лишь секс! Мужчины готовы сказать в пылу страсти все, что ты захочешь, - скалится тревога, вьется по сердцу, кусает, оставляя след мелких острых зубов. У него таких, как ты десяток. Отчего такая конспирация? Жены давно нет. Шарлотта закусывает губу, чтобы не заскулить от боли. Всего одна трещина превратилась в целую сеть, разбегаясь во все стороны, Лотти уже не пыталась латать дыры, лишь обреченно наблюдала крушение собственной жизни, осколки больно режут душу. – Это он тебе подарил? – Мужские пальцы скользят по шнурку на женской шее в попытке вытащить, художница резко перехватывает чужую руку, впиваясь пальцами в запястье. – Не трогай. – Девчонка рычит тихо, пресекая своевольную попытку. Джеймс был волен говорить все, что захочет, но права прикасаться ему никто не давал. Мужчина лишь коротко хмыкнул, отступая, отстегивая со своей шеи серебряную цепочку с крестом, снимая религиозный атрибут и продевая обручальное кольцо, что не коснулось женской руки в гостиной. Лотти оторвалась от созерцания замерзшего сада, вынырнула из воспоминаний и открывала ладонь, на которой покоилось кольцо, нанизанное на цепочку.

С радостным лаем корн-терьер, любимица художницы, понеслась к входной двери, кружась и томясь в ожидании гостя, Шарлотта затравленно выдохнула, опуская взгляд в пол. Прошла неделя после невнятного предложения Джеймса, каждый день девчонка исправно писала свои утренние отчеты господину хозяину ада, ловко оттягивая встречу, что с одним мужчиной, что с другим в надежде договориться с совестью, с израненными чувствами, ссылаясь на занятость в праздничное время и искреннюю нелюбовь к Рождеству. Но разве это хрупкое равновесие может длится вечность? Лотти не спешит к двери, разглядывая округлые колени, что не прикрывало черное платье, подобно опытному любовнику лишь огибая чувственные изгибы женского тела, по бедру к узкой талии, поднимаясь и утягивая грудь. Мягкие локоны разметались по спине, выдавая душевную тревогу. Туфли, завершающие образ, остались где-то у входа в кухню. Скрипят ступеньки веранды под тяжестью мужских шагов и девчонка невольно напрягается, ускоряется сердце, сжимаясь в преддверии беды. Чего она ждала от отношений, от Элвина? Судорожный взгляд в сторону открывающейся двери, но усилием воли заставить себя сидеть на месте, не пойти навстречу по обыкновению, не обнимать при встрече, не впиваться жадным до ласки поцелуем. И ведь не мечтала о счастье, о паре малышей и спокойной жизни в пригороде, воскресных походах в церковь и традиционных семейных ценностей. Шарлотта страстно желала быть увлеченной. Сколько раз ей предлагали выйти замуж? Сколько раз сулили заботу и нежность, возводили на пьедестал? Художница хотела видеть рядом с собой человека, который умеет брать то, что ему нужно. Человека, что сможет понять встревоженную натуру. – Джеймс сделал мне предложение на Рождество, - слова с порога вместо приветствия, боясь утонуть в металлическом отблеске любимых глаз. Этот блеск так и не удалось запечатлеть на холсте, что-то ускользает каждый раз из памяти. Лотти поднимает измученный взор, голодно всматриваясь в глаза господина хозяина ада, малодушно надеясь, что коп не станет огибать стол и приближаться. На столе между деревянный спил, на нем с десяток свечей, что оплывают горячим воском, дрожат языки пламени, бегут живые тени по лицу художницы, сверкает кольцо на цепочке, свисая из раскрытой ладони. Стоит ли скрывать? Всю неделю Шарлотта себя изводила мыслями об Элвине, о пережитом с ним, о Джеймсе и открывающихся возможностях. – Майер, - девчонка тихо рычит, распаленная собственной болью, не может сдержать злости на мужчину за весь этой инцидент, за саму возможность Джеймса подкатить с таким предложением. На ней не было ни имени его, ни кольца, ни даже намерения, все сводилось к тайному сексу, поцелуям украдкой. – Я устала прятаться по углам. Не хочешь быть со мной, не надо! – Лотти не отводит взгляда, сжимает до боли зубы, не опуская руки с покачивающимся кольцом. Слова отдаются неистовой болью где-то между ребрами, застревают в горле и приходится их с силой выплевывать. – Через сорок минут приедет Джеймс и я соглашусь на его предложение.

Равнодушие душит, тянется широкой атласной лентой по женской шее, стягивает сильнее с каждым потонувшим в тишине мгновением, безжалостно пресекая попытки вдохнуть глубже. И нет смысла скрести пальцами по горлу, не станет легче, нет лекарства от душевных мук. Молчаливое безразличие во сто крат хуже гневной отповеди, пощечины или уязвленных оскорблений. Где-то в глубине души, как умеют только маленькие влюбчивые девочки, Шарлотта надеялась, что Элвину будет не все равно, что мужчина не сможет удержать лица или крепкого слова, отчитает, как раньше, встряхнет, заставит остаться, даст повод убедиться в собственной необходимости. В конце концов набьет Джеймсу морду за нахальство. Постыдная надежда. Художница ведет плечами рассеянно, собирая остатки воли, чтобы закончить начатое, пройти путь полный боли до конца. Но как можно добровольно отказаться от глаз, в которых плещется пламя преисподни? Как забыть уверенные руки, что умеют сжимать тело так требовательно? Лотти цепляется за мужское спокойствие, словно за последнюю соломинку, благодарит всех богов, что офицер остался на безопасном расстоянии. Девчонка почти любовно подставляет вскрытую грудину под ледяную колкую фразу о поздравлениях, дышит часто, кидается раненной птицей на острые шипы. Глаза открыты от удивления и в первые за всю жизнь от боли. Ни пожар, ни предательство отца, ни многочисленные переделки, в которые Шарлотта так часто попадала, не причиняли страданий, только Его рука могла ранить. К чему эти двенадцать лет, если было все равно? Каждое слово порастало ложью, начиная с первого и головокружительного «твой» на обертке шоколада и заканчивая ласковым «Лотти» у самого порога. Голова пустая. И так невыразимо холодно. Не было никакого особенного отношения, лишь низкие физические позывы облегчить яйца. Зачем устраивать этот цирк? Сколько раз давала возможность уйти без обязательств и обид в спину? Открылось истинное лицо. Лотти сжимает зубы, чтобы не кричать от боли, стискивает свободной рукой край кухонной тумбы, белеют костяшки женских пальцев. Пусть примет за злость, за обиду, не увидит слабости, пройдет мимо.

Слова Майера разносятся раскатами грома, сотрясают кухню или только художницу, Шарлотта облизывает пересохшие губы, но вновь попадает в ловушку. Девчонка помнит ещё где-то о намерение порвать порочную связь, сползает с тумбы и делает несколько медленных шагов назад, подобно дикому зверю, но все же тонет в гневном отблеске серых глаз. Элвин имел не объяснимую власть, одним только прикосновением, словом, даже взглядом, выбивал землю из под ног. Лететь было долго и совершенно не страшно, упоительно мучительно. Лотти сглатывает нервно, поднимая взор на подходящего мужчину, выставляя руку с кольцом перед собой, как последнюю защиту. Пустота заполняется пламенем, вспыхивает голова, подобно сухому хворосту, занимаются огнем чувства, жар течет по венам, словно впервые. Лотти никогда не думала, отчего так нравится дразнить Майера, выводить копа из себя и так ловко балансировать на грани меж злостью и безумным желанием. В пылу ярости господин хозяин ада становился во истину собой, не вжимался в рамки приличий, плевал на человеческие условности, но почему-то искренне стыдился. – От тебя лучшего предложения не поступало, - слова выходят рванными, сказанными сквозь зубы, но девушка запрокидывает голову назад, и упрямый женский взгляд впивается в мужское лицо, перебирая дорогие сердцу черты лица в самый последний раз. Нужно придушить привязанность, пока еще есть силы. Удар, спина впечатывается в холодный металл, навязчивая темнота перед глазами. Шарлотта не стонет, выдыхает шумно, и требуется несколько секунд, чтобы сфокусировать взгляд. Увлеченная душевными метаниями, девчонка совсем забывала есть, за что поплатилась слабостью. – Наигралась. Не хочу, чтобы рядом со мной был слабак, что позволяет чужим мужикам делать мне такие предложения. – В глазах цвета металла отражается темное, необузданное пламя, вспыхивает за черным зрачком гипнотически, пожирают сполохи друг друга. И если только можно было выбрать один миг, чтобы замереть в нем навечно, Шарлотта предпочла бы именно это мгновение, рассматривая глаза Майера, судорожно сглатывая, ощущая жестокую руку на своем горле, до конца не зная, останется ли в живых после этого разговора. Смена позиций, сминаются запястья над головой, стирая всякие границы, до и после, и еще что-то про расставание, но Лотти может видеть только взбешенного Майера, почти детально разглядывая трещины на его губах, вздымающиеся от бешенства крылья носа, и глаза. Пронзительные серые глаза, которые снятся каждую ночь. В художнице так мало женского, так мало жеманных ужимок и стрельбы глазами, похотливых попыток выставить грудь или бедра на показ, беспричинного смеха, лишь бесконечный голод. – Так решай, – девчонка сжимает зубы, старается не выдать отчаяния, но разве скроешь? Дышит встревоженно, всматриваясь в лицо Элвина. – У тебя встает колом на меня, как у мальчишки, даже спустя двенадцать лет. Скалишься на каждого мужика рядом со мной, а сам не можешь признать… - Шарлотта говорит сбивчиво, ищет слова, но не находит, плененные мужской рукой запястья напрягаются, выдавая душевное состояние. – Я так хотела быть только твоей, Майер! – В голосе столько боли и разочарования. Признание, высказанное в сердцах, о котором Лотти, конечно, пожалеет, будет еще долго прокручивать в памяти и корить за излишнюю откровенность.

В глазах господина хозяина ада пожирающее миры пламя, плещется огонь блудливо, безразлично, подстегивает к жестокости, грубости, заставляет сжимать плененные запястья все сильнее. Погибнуть от Его руки было бы правильно, подарив жизнь, Майер был в праве отобрать дыхание, стоило только вернуть ладонь на шею, сжать сильнее. Растрепанные пшеничные локоны разметались по плечам, встревоженное дыхание заставляет грудь вздыматься, черное платье струится по бедрам, ногам. Облаченная в обиду, увлеченная злостью, Шарлотта представала зарождавшейся на море бурей, сверкают молниями взгляды, клокочет гром по жилам, и так волнующе коп подкрадывается ближе, рычит почти в унисон со всем чертовым зверьем в душе. Когда спелись? За двенадцать лет общения Элвин упустил из виду одну простую вещь: художница не боялась всплесков ярости, кусалась и огрызалась вдохновленно, стоило мужчине перегнуть палку, забыться, привыкая к властной манере общения, с упоением пускаясь в игру «кто сегодня сверху». И только откровенного унижения девчонка простить не могла. После смерти жены заместитель шерифа не поспешил открыться миру, выводя в свет любовницу, не представил, как равную, лишь продолжил стыдливо зажимать юную подружку в темноте. Шарлотта ждала, слепо веруя в непогрешимость Майера, в Его решения, в правильность поступков. Если господин хозяин ада не спешил признать связь, то значит так было нужно, у мужчины обязательно были на то веские причины. Лотти вглядывается в глаза полные безразличия, слушает, но совершенно не слышит. Коп скалится, выплевывает отравленные ядом слова, призванные уколоть, ударить девчонку побольнее, - конечно, они находят цель, въедаются в память, - но все больше открывают обезображенное лицо Элвина Майера. Такой же, как и все, один из многих, глупый, заносчивый мужчина, что печется лишь о собственном эго. Столетиями человеческое общество давило женскую природу в зародыше, клеймя матерей глупыми клушами, разбивая чувственное влечение камнем порицания, возводя в эталон светлый образ далекой и холодной мадонны, что не смеет перечить и все стерпит. И она смотрела, долго и пристально, сдерживая горькие слезы, полные нестерпимой боли за каждое преступление против женщин. Ведь под руками Элвина билась всего лишь девчонка, живая, горячая, смешливая, склонная к сумасбродству и глупости, нежная, чуткая и умеющая взволновать, но все еще любящая, а от того слабая. На любовь Майер отвечал насилием. Вот и вся история. Лотти все больше не здесь, запрокидывает голову по требованию, чтобы не выдрали волосы, чтобы прекратилась поскорее боль, морщится и сжимает зубы, втягивая поспешно воздух. И как было бы приятно трахаться вот так с Элвином, будь мужчине не все равно. Сколько обоюдоострых, приятных ощущений можно было получить. Мужская рука так хорошо легла бы на шею, сдавливая и контролируя дыхание, изгиб женской спины и коп, что хищно нависает сверху. Возбуждение переплетается с болью, впиваясь шипами в разгоряченную плоть, вольная мысль прорастает могильными цветами. – В первую брачную ночь буду представлять тебя, а то вдруг Джеймс не так хорош. – Шарлотта цедит слова по инерции, всматриваясь в пляску пламени по свечам перед сам носом, сжимаясь раз за разом под напором офицера. Каждое прикосновение Майера будоражит, тело предательски ломит от желания, кожа еще горит под чужими ладонями, но все нутро сжимается от отвращения к мужчине рядом, к себе за слабость, к собственному телу за безусловные реакции. С каждым толчком становится все жарче, липко и противно, с женских губ срываются стоны удовольствия, сдавленное дыхание. Лучше бы избил до потери пульса, не оставив ни одного живого места на теле. Элвин предпочел ударить больнее, отбирая одно из немногих удовольствий, которое было Лотти доступно – сладость секса. Сукин сын. Рид опускает взгляд, сжимая зубы от бессилия, закрывая глаза, чтобы не слышать утробного рычания Майера, его разгоряченного дыхания. Чтобы с твоей дочерью поступили также! Слова крутятся ядом на языке, но девчонка молчит, оставляя Элвина наедине со своими страстями, в попытке самоутвердится, взять силой последнюю каплю тепла.

Лестница. Шарлотта спотыкается, почти считает ступеньки лицом, но Элвин встряхивает сильно, заставляя подниматься, и девчонка делает шаг за шагом, останавливается только у двери в собственную комнату. В доме пастыря Рида у Лотти не было ничего своего, всё и все принадлежали отцу, пастырь заходил в любую комнату без стука, брал вещи и не возвращал, ни права голоса, ни права собственности женщины не имели. В собственном доме художница была рада гостям, делила с людьми кров и стол, относилась с пониманием если кто-то доедал её йогурт или утаскивал книгу, но личные комнаты были всегда неприкосновенны. Шарлотта верила людям, от того замка на двери не было. Да и остановило ли это Элвина? Художница дышит часто и ждет, не отрывает взгляда от лица господина хозяина ада, старается прочитать заранее, посмеет ли он нанести еще и эту рану? – Тебе стоило только попросить. – Сердце бьется тяжко и гулко, словно злой мальчишка кидает кусок мяса об каменную стену, подбирает и вновь отпускает в увлекательный полет. И все же дверь открывается с грохотом, Лотти вздрагивает всем телом, толчок и поспешная встреча с  деревянным полом. В комнате темно, лишь свет из коридора пробивается сквозь дверном проем, огибает мужскую фигуру, девчонка невольно замирает вглядываясь в темный силуэт. Майер или пастырь Рид? Все детство Шарлотта терпела побои, стискивала зубы, чтобы к тридцати вновь оказаться заложницей той же ситуации? Элвин зубоскалит, оттесняя к кровати, не двусмысленно намекая на оральные ласки, вытаскивая из штанов вставший член, почти разрывающийся от желания, и привлекая второй рукой бывшую любовницу за голову. В полумраке вечерних сумерек, наматывая светлые локоны на кулак, позволяя девчонке стоять перед собой на коленях, что давясь слюнями насаживается искусанными губами на член, Майер определенно чувствовал себя победителем. Тонкие женские пальцы впиваются в бедро повыше колена, но разве это перебьёт наслаждение от горячей влаги женского рта? Ритмичного движения. Ловкого языка, что оглаживает головку, цепляет уздечку почти провокационно? И голубые глаза полные протеста, ненависти, что смотрят снизу вверх. Лотти ведет рукой по дну деревянной кровати, ищет пальцами холодный металл, потертую деревянную ручку, чтобы поспешно сжать в руке пресловутый охотничий нож.

Отказываться от мужчины, который научил быть сильной, неимоверно больно. Элвин Майер в своей грубоватой манере и с головой полной стереотипов, все же имел много выдающихся качеств, позволив Шарлотте попробовать на вкус власть, научил ею пользоваться, вселил в руки уверенность и силу. Внимательность к деталям Лотти переняла у господина хозяина ада, манеру критически мыслить, свободолюбие, стремление к цели. Училась и лучшей была во всем, от успехов художницы многих бросает в дрожь. И сегодня Шарлотта превзошла своего учителя. Еще несколько мгновений, девчонка оттягивает последний миг, с содроганием понимания, что получает удовольствие, чувствуя, как сжимаются мужские пальцы на затылке, как Элвин поглаживает по голове от удовольствия. Мелькнула холодная сталь в полумраке, кончиком ножа по внутренней части бедра к колену, рассекая джинсы и утопив металл в человеческой плоти. Все по науке. Лотти поднимает взор от деяния собственных рук к глазам Эла, почти в замедленной сьемке, между ударов сердца, позволяет эрегированному члену выскользнуть из плена горячих губ, срывая за собой блестящие капли влаги. Одинокий порез, длинный и болезненный, но не глубокий, чтобы не задеть мышцы и не лишить Майера возможности работать, Шарлотта еще слишком печется об интересах бывшего любовника. Ведь могла и член откусить, и нож под самую рукоять засадить, но художница отодвигается, время раскручивается стремительно, воспользовавшись заминкой Рид уже на ногах, почти у самого входа, щелкает выключателем, чтобы зажечь в комнате яркий холодный свет. И дышит часто, летят с ножа капли крови на пол, платье разорвано, шея в ожерелье, все запястья в браслетах из синяков, проступают алые и синие лепестки, что россыпью венчают молочную кожу. Глаза у художницы сухие, красные и дикие. Может противник из нее и слабый, но драться будет до последнего вздоха. – Уходи из моего дома. Тебе здесь не рады.